Уже не первый год наши протестно настроенные сограждане мучаются вопросом: как следовало себя вести 10 декабря 2011 года, в день первого большого митинга так и не случившейся зимней русской революции? Оправдан ли был уход с площади Революции на Болотную площадь, нужно ли было поддаваться ничем на тот момент не оправданной победной эйфории, нужно ли было вот так, сходу, отказываться от игры на обострение, от эскалации противостояния с Кремлем?
Между тем, в новейшей русской истории есть еще одна, как минимум не менее значимая по судьбоносности дата, которая, почему-то, не удостоилась никакой рефлексии, не стала почти ни для кого предметом самокритичного анализа.
Это день 22 августа 1991 года. В российской историографии “августовский путч” традиционно умещается в трое суток: 19-е, 20-е и 21-е числа. Это трое суток противостояния немощного, безвольного ГКЧП и его деморализованной армии с одной стороны, и сверх-пассионарных москвичей, вышедших бороться с маразматичной попыткой остановить реформы — с другой. Начало событий: балет «Лебединое озеро» на экранах, постные лица дикторов Центрального телевидения, трясущиеся руки вице-президента СССР Геннадия Янаевана пресс-конференции. Конец событий: победоносный Ельцин на танке. И, уже в ночь на 22 августа, арест незадачливых путчистов, спускающийся по трапу Горбачев— освобожденный революцией из Фороса, но, несомненно, главный проигравший в стане победителей.
А день 22 августа – это праздничный карнавал победившей революции, омраченный лишь прощанием с тремя погибшими в тоннеле под Новым Арбатом. Проходит концерт «Рок на баррикадах», трехцветный флаг официально становится флагом России. И, конечно же, в ночь с 22 на 23 августа случается одно из самых зрелищных событий той революции – падение «железного Феликса» на Лубянской площади. Стоящая рядом гигантская коробка здания КГБ СССР смотрела на бушующую площадь темными окнами. Здание перестало быть местом силы и местом страха. И никто не думал в то время, что это не крах КГБ, не смерть, а лишь анабиоз, постепенный выход из которого начнется уже в первой половине 90-х. Ликующая толпа, потерявшая разум от столь легкой победы над безвольными и трусливыми врагами из ГКЧП, позволила этой гигантской каменной коробке погрузиться в спасительный сон.
Впрочем, вожди толпы хотели 22 августа именно веселого карнавала и хороводов. Двинувшие в тот день от Белого дома колонны москвичей прошли через весь центр столицы, через Красную площадь, свернули на Лубянку. Им нужна была какая-то кульминационная точка. Тысячи людей могли и должны были войти своим многоголовым морем в бастион ненавистной спецслужбы – тем более, что бастион, по свидетельству находившегося в тот момент на Лубянке генерал-майора Кандаурова, практически не охранялся. Москвичи могли войти, также как берлинцы ворвались когда-то в офис Штази. Войти, и уже не выходить: вывесить из окон триколоры и плакаты, потребовать от Горбачева и Ельцина немедленного и безоговорочного упразднения КГБ. Вынудить запретить КГБ. Немедленно раскрыть в полном объеме все архивы, хоть как-то касающиеся внутриполитического надзора и сыска. Разоружить всех сотрудников КГБ, передать арсеналы КГБ в ведение МВД. Передать все функции КГБ, касающиеся внешней разведки, в ГРУ Генштаба. Превратить лубянскую крепость в гигантский «Дом политпросвещения», в Музей террора. Именно это должно было стать главным событием революции, а вовсе не запрет смехотворных и немощных КПСС и компартии РСФСР.
Руководители той демонстрации и сейчас открыто признают, что их задачей было не допустить взятия народом здания госбезопасности. Объясняют, это, правда, по-разному. Говорят и о «боязни кровопролития», и о снайперах, якобы сидевших на лубянских крышах (на самом деле никаких снайперов не было), и о том, что «провокаторы могли уничтожить в суматохе архивы и агентурные досье». Для оправдания своего страха и обусловленного страхом преступного маневра с отвлечением толпы на борьбу с истуканом, придумают задним числом любую «разумную» мотивацию.
Уже через несколько месяцев Борис Ельцин, закрепившись в Кремле, решит, что пора переключаться на новых врагов – бунтующий Верховный Совет, своевольного вице-президента Руцкого и «красно-коричневую» оппозицию. А значит, силовые структуры старого режима пригодятся, какая уж тут люстрация. Служба госбезопасности, пройдя череду переименований, зализала раны и начала длительную реконкисту. Робкие попытки разбавить чекистскую корпорацию общественниками-демократами потерпели закономерный крах: назначенный в августе главой московского управления Евгений Савостьянов размышляет теперь в грустных интервью о том, правильно ли он сделал, что отказался раскрывать перед общественностью агентурные материалы.
Господин Савостьянов вспоминает также, как будучи начальником столичного КГБ, объявлял в здании ЦК КПСС о закрытии этого учреждения: «И все ЦК разбежалось! За 45 минут!»
