В ленкомовском «Тиле», которого я смотрел еще в глубоком совке (там Тиля играл Карачинцев), есть офигенная сцена. Отца Тиля – Клааса – уже приговорили к сожжению на медленном огне. И тут выходят «представители общественности» ходатайствовать. Откровенно пародируя совковые парт, проф и пр. собрания «трудовых коллективов». Они рассказывают, каким хорошим соседом (всегда всем помогал) и каким хорошим семьянином был приговоренный. И просят: не надо его на медленном огне! Надо на быстром. И бургомистр великодушно соглашается.
В совке это была единственно возможная легальная форма показать фигу в кармане. За пределами этой формы фрондеру карячилось 7 лет лагеря плюс 5 лет ссылки. Но и такая законопослушная форма фронды была гражданским поступком. Советская номенклатура задницей чувствовала эту фигу в кармане и в любой момент могла за нее придавить. Те, кто на подобный «бунт на коленях» решался, мог рассчитывать лишь на то, что послесталинская номенклатура все-таки чего-то стеснялась и до известной степени избегала скандала. По принципу «а вы на кого подумали?».
Ради такого «понятийного» компромисса с властью творческим работникам приходилось идти на очень многие компромиссы с совестью. И у большинства критически мыслящих людей это встречало понимание. И это была важная составляющая советского конформизма, на котором в значительной степени держался режим.
Существовала настоящая культура снисходительного отношения к конформизму и всевозможным компромиссам с совестью. Обосновывали эту снисходительность всем, чем угодно. От гуманистического признания права человека заботиться в первую очередь о собственном благополучии и благополучии своих близких, до хорошо знакомого современной публике тезиса о то, что за счет таких компромиссов иногда удается показать ту самую фигу в кармане. Это типа современных рассуждений о «сохранении институций».
Недавно я поймал себя на том, что к позднесоветскому конформизму я отношусь гораздо снисходительнее, чем к современному. Люди родились в несвободе, ничего другого не видели, воспринимали это как данность и не могли себе представить, что может быть по-другому. А вот сегодняшняя генерация конформистов точно знает, что по-другому быть может. Она это видела. Она в этом жила. И с нее другой спрос.
О тех руководителях и отдельных артистах нынешнего Ленкома, которые открыто поддержали нацистский режим Путина и его нападение на Украину, мне сказать особенно нечего. Нацистская сволочь – она нацистская сволочь и есть. И мне не важно, какими ухищрениями они убеждали себя в том, что напасть на соседнюю страну, убивая десятки тысяч ее граждан, включая сотни детей – можно. Эти лица перешли грань, отделяющую людей от человеческих отбросов. Они – враги, достойные только ненависти.
Но я хочу сказать о других. О тех, кто установки нацистской сволочи внутренне не разделяет. Но, будучи лишен возможности выразить свою позицию без последствий, продолжает работать бок о бок с нацистской сволочью, пытаясь сохранить «культурные институции». О них очень переживает наша «прогрессивная общественность». Пишет и говорит об их трагическом положении. О том, что они – заложники.
Нет, они не заложники. Они – коллаборанты, достойные только презрения. И не надо про то, что у них нет другого выхода. Выход давным давно указал Владимир Владимирович. Не этот злобный, мелочно мстительный, безмерно подлый выродок и массовый убийца. А настоящий Владимир Владимирович – Маяковский. В разгар первой мировой войны он написал в одном из самых известных своих стихотворений: «Я лучше в баре буду подавать блядям ананасную воду».
