В декабре 2001 года будущий архимандрит Сергий, проезжая этот город, увидел на горе за ним колокольню. С ним был его друг – маленький, чистенький, радостно послушный 20-летний мальчишка. Сам 35-летний Сергий, очень высокий, с рыжей головой и широкой, тоже рыжей, бородой по виду годился ему в отцы.
Он закончил духовную академию, стажировался на Афоне, потом преподавал в одном из духовных училищ на юге.
С дороги они могли видеть только самое остриё колокольни, выступавшее из леса. Монастырь был основан в 17-ом веке. Всё, что от него осталось – эта заброшенная колокольня. Весной они поставили возле неё палатку и, совершив молитву, стали в ней жить.
Перед этим Сергий постригся в монахи.
На горе не было колодца, но к вечеру того же дня к ним явился человек с полной баклагой. «Имя его было Валерий, - вспоминает отец Сергий. - Такой ему пришел промысел Божий». В течение трех месяцев этот человек почти каждый день привозил им на своей машине воду и продукты.
Так же неожиданно возле них появился другой человек. «Имя его было Вячеслав. Спаси, Господи, Вячеслава!». Он доставил им списанный вагончик и привел его в жилое состояние. В этом вагончике пара смогла провести свою первую зиму на горе. К утру в нём замерзала вода, но они ни разу не простудились.
В ближайшее после поселения воскресенье на службу к ним явилось много горожан. Накануне Сергий обошел городских священников, и они объявили народу, что в четырех километрах от города на горе поселились монахи и что хорошо бы им помочь. Желающие нашлись. Это были, прежде всего, люди с машинами – таким проще было добираться, и не простые. В советское время кто-то был завмагом, кто-то – завскладом, кто-то каким-то директором. Им и их женам хотелось опять быть на виду, они готовы были на некоторые расходы.
Один из тех священников потом сокрушался, что, поддавшись влиянию «проходимца с горы», бездумно передал ему часть своих самых выгодных прихожан.
Свои беседы с нужными людьми отец Сергий начинал с того, что объяснял само слово «монастырь».
-По-русски это «жилище монаха». «Монах» же значит «одинокий», но не всякий одинокий, а тот, кто отказал себе в мирской и семейной жизни и сделал это не как-нибудь, а из любви к Богу.
- Но какое же это одиночество, - сказал на это один отставной полковник, - если вас тут целое отделение, а где-то и взвод, и рота – вплоть до батальона и полка?
В то время в распоряжении Сергия было пять человек.
- Нас тут пока и на отделение не наберется, - отвечал он. - Во-вторых, «се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе». Или по-современному: «Вот что хорошо и что приятно - жить братьям вместе». Братство одиноких! Если ты окружен такими же одинокими, как сам, тебе легче обуздывать свои страсти.
После одного такого выступления перед директором машиностроительного завода тот согласился оплатить работу стройбригады, которая взялась восстановить колокольню. Пять тысяч кирпича потребовалось только на то, чтобы залатать дыру в стене – след бомбежки 1943 года. Были вставлены окна, двери, устроены потолок и крыша, сооружена алтарная преграда, постелен дубовый пол.
Места там, правда, хватило только для шести крошечных келий, но больше тогда и не требовалось, как, впрочем, и потом, в последующие 20 лет. Хозяйство разрасталось, построек прибавлялось, а наплыва желающих обрести одиночество не наблюдалось.
Возможно, дело было в исключительной строгости порядков, о которых Сергий охотно рассказывал мирянам.
Сами по себе эти порядки были обычные, он принес их с Афона, но как поддерживал! Никаких посторонних разговоров ни между собой, ни с мирянами, никаких хождений в кельи друг к другу. Келья - для общения только с Богом. Безмолвие и еще раз безмолвие.
По уставу он был для своей братии не только игуменом, но и духовником. Исповедаться ему абы как было невозможно.
-Вот была сегодня на утренней эта черненькая. Как ты на нее смотрел? С вожделением смотрел? Отвечай!
И парень, который, может быть, даже не заметил этой черненькой, сознавался, что не мог отвести от неё глаз – лишь бы скорее закончился допрос.
Один из не прижившихся на горе, впечатлительный холостяк, сохранивший от пребывания там бороду, но не веру, рассказывал всему городу:
- Игумен тебе начальник, это понятно и приемлемо. Но ты обязан ему не только подчиняться, но открывать душу. И два раз в сутки просишь у него прощения. Так можно жить? Он тоже просит у тебя прощения, но его просьба - не то, что моя. Он же все равно начальник.
====================
Недели через три после начала войны в монастырь явились украинские военные. Они еще не закончили обследование 30-гектарного подворья, а город уже гадал, что будет теперь с этим «разведывательно-диверсионным» гнездом врага.
Этой неприятности, выпавшей на долю Сергия, предшествовала и другая, чисто личная, хотя, по мнению его недругов, не меньшая: обитель покинул тот самый молодой человек, с которым он впервые увидел колокольню на горе. За двадцать лет парнишка почти не изменился внешне – был такой же хрупкий, ясноглазый, с легкой бородкой, но внутренне, наверное, сильно заскучал по разнообразию жизни.
В ответ на шумиху вокруг «гнезда» Сергий устроил молебен, братии велел причаститься, после чего зашел в сеть, чтобы «перед Крестом Христовым и Евангелием» назвать дикой клеветой слухи, будто он со своими людьми помогал врагу. Упреждая «грех беззаконной расправы» над ними, просил всех молиться за них. «Мы любим, - писал, - родную землю, Украину и возрождали святыню – наш монастырь для отечества. Мы осуждаем ту войну, которую РФ ведёт сейчас против Украины».
О найденном в обители арсенальце, включавшем снайперские винтовки и ракетницы, он умолчал. Эти ракетницы как-то подозрительно использовались в дни боёв вокруг города. Умолчал и о деньгах. Денег у него – не у братии - было найдено много, очень много.
Под занавес следственных действий молодой человек в штатском, руководивший военными, приказал насельникам собрать личные вещи и не мешкая отправиться на все четыре стороны.
Это значит, смело заметил Сергий, что против них у следствия нет достаточных улик.
- Прямых улик действительно нет, - согласился оперативник. - Но нам известна ваша ориентация.
- Это к делу не относится, - резко сказал Сергий.
- Я говорю о вашей политической ориентации. Нами прочитаны записи ваших телефонных разговоров с Россией в первые дни войны. Вы считали, что они будут и последними, поэтому и беседовали так смело и бодро. Вопросы есть?
Вопросов у Сергия не было, но он изъявил желание рассказать хотя бы вкратце, чего стоило превратить заброшенную гору в цветущий сад, можно сказать - в курорт с надлежащими службами, с дворцом, чьи широкие выступающие окна отражают во всей красе мир Божий -дальние луга, реку, бор за нею.
- Курорт для себя, любимого? – улыбнулся молодой человек.
- Да хотя бы и так, хотя бы и так! – почти закричал Сергий. – Я начинал тут с палатки, и та была не моя. Мы поселились и совершили нашу первую службу двадцать лет назад, в день преподобного Пахомия Великого, отца общежительного монашества. К вечеру пошел дождь и шел непрерывно две недели. Сильно похолодало. К концу я почувствовал, что сил сопротивляться холоду и сырости больше нет. Это со мной было перед утренней службой, а к ее концу разошлись облака и пробился луч солнца. Никогда я так не радовался солнцу, как в тот день.
- Ну, что ж, - сказал молодой человек, отложив свои записи . – В таком случае будем считать, что вы и ваша братия в составе восьми человек покинули это место так же, как и заняли его: по своей воле.
Сергию хотелось подчеркнуть на прощанье, что за все эти годы ими ни разу не было нарушено неопустительное совершение всех служб суточного богослужебного круга.
- Ни разу! В первое время служили мы под открытым небом. На один аналой клали икону, на другой - книги. В непогоду аналои заносили в палатку. Потом, с Божьей помощью, были сооружены два капитальных навеса. Первый был готов как раз к Троице. Мы его украсили ветками, повесили иконы, не было только Святого Престола. И вот, по милости Божией, человек, который нам помогал устраивать храм-навес, в ночь с субботы на воскресенье Пятидесятницы соорудил нам и временный Престол. Благодаря ему, на Троицу смогла нормально совершиться первая Божественная литургия!
- Хорошо, - сказал следователь. – Будем прощаться. Телефоны, изъятые у вас и ваших людей, возвращены пока не будут.
================
Монастырь на горе, как говорят в городе, никуда не денется; в нем поменяется только личный состав – теперь он будет женский.
============================
Сергий принял меня в своей большой черной машине с затемненными окнами. За рулём был парнишка с косичкой. Сергий пересел на заднее сиденья и пригласил меня сесть рядом.
- Все требуют от меня исповеди. Вы, наверное, тоже ждете. Чего конкретно? Дайте мне тему для моего покаяния.
- В Бога вы не никогда не верили и не верите, но это ведь не грех, да я вам и не духовник,- сказал я.
- А что же тогда со мною было, по-вашему?
- Во всей этой затее с монастырем главное для вас было – утвердить себя. Показать себя во всей красе и силе. Показать, прежде всего, себе. Так?
- Допустим.
- Вам хотелось власти. О такой власти, какую вы себе добыли, обычный человек может только мечтать. За такое удовольствие даже над одной душой иной готов жизни не пожалеть.
- Есть люди, которые хотят именно такой власти над собой.
- Зная это, вы бы никогда не пошли навстречу такому желанию. Если бы, конечно, верили в Бога.
- Чего еще я бы себе не позволил?
- Если бы вы верили в Бога, вы бы не прибились ни к одной церкви на Земле.
- Ладно. Подведем итоги. В Бога я верую, это вы много на себя берете. И главная моя потеря не то, что вы тут наговорили. Конечно, власть над дюжиной обалдуев – это что-то, отрицать не буду. Но это не моя власть. Она мне дается Богом. Это его власть. И главная моя потеря не это. Главная моя потеря даже не тот мой тезка-дурачок, с которым мы впервые увидели шпиль нашей будущей обители. Нашей обители! Он, кстати, первый увидел этот шпиль. Главная моя потеря, которой наказал меня Господь за мои грехи, случилась в декабре двухтысячного года, когда не прошел мой гимн России. Я три раза по пяти адресам послал свой текст – и ни звука не было в ответ. Старый пе»дун Михалков раздал кому надо взятки и с тех пор исполняется - на погибель России!– его так называемый гимн.
