Интересно что в воспоминаниях поляков о Катыни и плене, я заметил, что они относятся к простым русским не как к врагам и сообщникам власти, а скорее как к товарищам по несчастью (это отражено и в фильме Вайды, немцы все изверги, а советский офицер спасает героиню). Это были действительно угнетенные властью люди, еще вовсе не ватники и с властью они себя не отождествляли. Открываем книгу Мацкевича "Катынь", глава "Исповедь Ивана Кривозерцева", запись рассказа смоленского колхозника, бежавшего на Запад, тщетно пытавшегося рассказать там правду о Катыни и в конце концов быстро убитого агентами МГБ (найден повешенным в Лондоне). Вот как Мацкевич излагает с его слов историю открытия захоронения:
"С начала 1943 года немецкий террор смягчился. Их дела на фронте шли плохо. В Смоленске появились разные немецкие печатные издания на русском языке, которыми они пытались привлечь население на свою сторону. Должен сказать, я охотно читал эти газеты, потому что давно уже не видел газет. К немцам, понятно, я не чувствовал никакой симпатии, после того, как я видел, что они творят. Но большевиков я ненавидел так же сильно, как и мой отец, который из-за них погиб. Как-то в русской газете, выходившей в Смоленске, я прочел, что в Советском Союзе создается польская армия, но генерал Сикорский не может отыскать своих офицеров.
Теперь уже могу признаться: это я был первым, кто сообщил немцам о массовых убийствах в Катыни. Как сейчас помню: я сунул газету в карман и пошел в канцелярию немецкой тайной полевой полиции в Гнездове. Во главе ее стоял офицер по фамилии Фосс. Я сказал переводчику: «Сикорский ищет своих офицеров, а они лежат тут в земле, в Косогорах». Переводчик отнесся безразлично к моему сообщению. Я волновался, и его безразличие огорчило меня и задело за живое. Уходя, я добавил: «Не верите, так я их сам откопаю!» В это время Фосс позвал переводчика, и тот ушел. (...) Так прошли еще две недели. Как-то вечером, едва я вернулся с работы, ко мне зашел сосед и сказал, что меня ищет секретарь немецкой полиции и велит прийти к нему завтра утром.
Я пришел в немецкую канцелярию. Это было 17 или 18 февраля. Кроме меня вызвали еще Ивана Андреева и Григория Василькова. Васильков работал в местной «Службе охраны порядка» («Ordnungsdienst»). Нас посадили в машину, бросили в нее кирки и лопаты, и мы поехали в Косогоры. Впереди — переводчик с немецким унтер-офицером на мотоцикле. Они ждали нас у въезда в лес, и мы поехали все вместе в сторону дачи. Унтер-офицер подозвал одного из нас и что-то спросил. Тот развел руками, что, мол, не понимает. Тогда переводчик обратился ко мне и сказал:
«Ты говорил, что тут закопаны польские офицеры, покажи теперь, где. Я ответил, что в самом деле говорил это, но местоположения могил не знаю. Тут вмешался Андреев:
«Киселев точно должен знать. Он тут недалеко живет».
«Сбегайте за ним!» — приказал переводчик.
Я побежал. Киселев спал на печи. Однако он охотно встал и сказал:
«Известно где. Летом уже поляки там раскапывали» *(*Польские рабочие из организации Тодта).
«А теперь мы будем копать», — ответил я.
«Давно пора, — пробурчал старик, — а то вроде как грех лежит на душе».
Киселев был человеком верующим.
Мы все пошли за Киселевым, и он показал рукой место:
«Вот здесь они лежат».
