Ночь Кровавой луны и Великого противостояния Марса забрала у нас человека, для которого противостояние злу на земле было обычным делом. От сердечного приступа умер Владимир Войнович, очень хороший писатель и очень хороший человек. Почему-то кажется, что он не случайно ушел именно в эту ночь — у него своя, давняя и прочная, связь с космосом. Даже самое известное его произведение (да простят меня поклонники его прозы) — гимн космонавтов. «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…»
Кстати, сам Владимир Николаевич утверждал, что правильно произносить его фамилию как ВОйнович, с ударением на первый слог. Его род ведет начало с 14-го века от некоего Воина, воеводы Ужицкого, зятя сербского короля. Вообще красивая у него родословная. Но сам он считал, что гордиться родословной, как и национальностью, — глупо. Что дано тебе от природы, по рождению — то не имеет права становиться поводом для гордости.Про книги Войновича мы все знаем. Мало кто по молодости не зачитывался «Чонкиным», не ужасался сквозь смех событиям и персонажам романа «Москва 2042», многие помнят отличную пьесу «Шапка», по которой потом поставили спектакль под названием «Кот домашний средней пушистости». Кто-то считал Войновича провидцем, кто-то — просто умным и наблюдательным писателем, кто-то сравнивал с Салтыковым-Щедриным и Гашеком. А кто-тообижался за Солженицына, который у многих отныне прочно ассоциируется с Сим Симычем Карнаваловым. А кто-то (и мы даже знаем кто) негодовал, читая в том же романе про отца Звездония. Когда вышел роман «Москва 2042», он читался как веселая антиутопия, которая, конечно, может быть похожа на нашу прошлую жизнь при советской власти, но краски сильно сгущены. А в будущем и вовсе такого не может быть.
Оказалось, не только может, но уже и есть. Мы в нем живем, в этом прекрасном будущем. думаю, даже Войнович не мог предположить, насколько он был близок к правде. Он писал этот роман в советские времена, когда всем очень-очень хотелось, чтобы эти времена кончились, и настало бы царство свободы. Войнович писал о том, что будет, если эти времена не кончатся. Но даже ему, писателю-провидцу, не могло прийти в голову, что когда кончатся гадкие советские времена, начнутся другие, еще более гадкие — как раз те, о которых он и писал.
Владимир Николаевич был человеком очень редкого, помимо писательского, дара. Он был всегда абсолютно честен. Это не просто редкость, особенно в писательском мире, — это из разряда чуда. Он никогда не хотел никому угодить, поэтому умудрился нажить себе недругов не только в среде адептов сначала советской власти, а потом — и путинского режима, но и в среде своих единомышленников-диссидентов. Потому что Войнович не делил на своих и чужих — он делил мир на справедливость и несправедливость. И в литературе, и в жизни. Именно от этого шло его провидение и предвидение. У Войновича есть пьеса, которую он написал еще в 1985 году, — «Трибунал». В ней героя, ни в чем не повинного законопослушного гражданина, вдруг хватают менты, после чего героя судят, обвинив его в избиении милиционера. Ничего не напоминает? Вот-вот, все сразу догадались, и мне тоже. В пьесе есть дивный по своей реальности монолог мента в суде, где тот признается, что ему заранее было поручено сыграть избитого. Мент вспоминает, как начальник предупредил его: «И одному из вас, говорит <…> будет заехано в физиономию, и этот заезд необходимо будет использовать в борьбе с нашими идейными противниками». Господи, как, оказывается, все заранее известно, за тридцать с лишним лет все известно и описано.
Чтобы предвидеть и чтобы писать то, что видишь впереди, нужен не только талант — нужно мужество и стойкое неприятие несправедливости. Мужество Войновича было видно всегда и постоянно, начиная с тех самых советских времен, когда он написал ироничное, злое и смело письмо Брежневу. «Вы мою деятельность оценили незаслуженно высоко, — писал Брежневу Войнович. — Я не подрывал престиж советского государства. У советского государства благодаря усилиям его руководителей и Вашему личному вкладу никакого престижа нет. Поэтому по справедливости Вам следовало бы лишить гражданства себя самого. Я Вашего указа не признаю и считаю его не более чем филькиной грамотой. Юридически он противозаконен, а фактически я как был русским писателем и гражданином, так им и останусь до самой смерти и даже после нее». Потом, уже недавно, изящно и зло высмеял поздравительную телеграмму Светланы Медведевой к его 80-летию. Писал письма в защиту НТВ, против войны в Чечне, в защиту Надежды Савченко, потом — в защиту Олега Сенцова. До последнего как мог помогал хоспису. Неприятие несправедливости есть как раз то, что мы называем красивым словом «гуманизм». И вот Войнович, думается был последним писателем-гуманистом в нашей стране. В нем, не выносившем несвободы и несправедливости, был какой-то нездешний, не оцененный до конца, интерес к человеку — к тому человеку, которого нас заставляли изучать в школе под вывеской «маленький человек». Это был абсолютно неподдельный интерес, а не тот, который случается у писателей, мечтающих о популярности в народе. Я думаю, именно в силу этой искренности, неподдельности интересе к человеку он и был элитарным писателем. В том самом, первоначальном, хорошем смысле слова, без иронии и подтекста.
Еще совсем молодым (ему не было и тридцати), Войнович написал:
Когда умру я в нужный срок,
Жалеть меня не смейте.
Я, может, сделал все, что мог,
За много лет до смерти.
Попробуем не жалеть, раз он просил. Но пустоту, оставшуюся после его ухода, вряд ли когда-то сможем заполнить.
