Когда-то Александр Галич сформулировал главное правило выживания при коммунистическом режиме: «промолчи — попадешь в первачи, промолчи — попадешь в палачи», — однако сам воспользоваться им не захотел. «Гитаристу» (именно под этим именем он фигурировал в разработках КГБ) предлагали даже не покаяться — просто сделать паузу, а он упрямо продолжал петь. И хотя у Галича (это литературный псевдоним Александра Аркадьевича Гинзбурга) в Советском Союзе прошел только один настоящий концерт, его крамольные песни звучали на тесных кухнях, их переписывали на огромные магнитофонные бобины... Они не просто разошлись по стране, а стали в 70-х символом сопротивления удушающей атмосфере.
Оказалось, что один человек с гитарой, представитель тогда еще не до конца оформившегося жанра, опаснее для номенклатуры, чем любые заговорщики. Бард доводил партийных и советских бюрократов до белого каления своими едкими насмешками над «святым»: «подъездами для начальников», «кабинетами с холуями и секретаршами», «топтунами» под окнами. А какой пример он подавал безъязыким соотечественникам своим категорическим нежеланием усвоить, что «молчание — золото»? Александра Аркадьевича исключили из двух творческих союзов, лишили средств к существованию, когда же и это не сломило художника, изгнали его из страны. Сценарии Галича положили на полку, уже снятые фильмы — даже безобидные мультики! — запретили, а там, где это было невозможно, вырезали из титров его имя.
Власти надеялись, что поэт, доставляющий им столько неудобств, будет забыт напрочь, но просчитались. Голос Александра Галича доносился на родину и из-за железного занавеса — у него была своя программа на радиостанции «Свобода». И судя по тому, как рьяно газета «Правда» клеймила этого «радиодиверсанта империализма», ему таки удавалось достучаться до соотечественников. Оставалось лишь одно средство заставить его умолкнуть...
«До чего ж мы гордимся, сволочи, что он умер в своей постели!» — пел Галич в песне «Памяти Пастернака». Сам Александр Аркадьевич такого общепримиряющего финала был лишен. С нансеновским паспортом беженца он прожил всего три с небольшим года и трагически погиб в возрасте 59 лет. До сих пор поклонники творчества барда не знают, смерть его — это результат несчастного случая или хладнокровного убийства.
Дочь Галича:
— Алена Александровна, вы росли в семье блестящего драматурга, эстета, щеголя, любимца женщин... А когда впервые почувствовали себя дочерью диссидента?
— В 71-м году — после того, как папу исключили из Союза писателей и Союза кинематографистов. Меня тогда вызвал директор Театра Моссовета — я начинала у режиссера Юрия Завадского! — и сказал: «Вы нам подходите, но существует такое положение...». Я пошла в ВТО, а там говорят: «Алена, у нас тут распоряжение о том, что тебе запрещается работать не только в Москве, но и в крупных городах РСФСР.
— Отъезд отца из страны стал для вас неожиданностью?
— Полной. Летом 1974-го звоню, а телефон не отвечает. Набираю номер бабушки — никто трубку не снимает. И тогда я позвонила маме. Странным, надтреснутым голосом она произнесла: «Алена, слушай внимательно. Саша уезжает».
Мне и в голову не могло прийти, что речь о папе. Они же после развода ни разу не встречались. Отец только раз позвонил маме, когда я в 10 классе ушла к нему жить: «Валя, не волнуйся. Алена у меня». В общем, я решила, что эмигрировать собрался мой одноклассник. Она опять: «Саша уезжает». — «Ну да, — говорю, — я поняла». И тут мама как закричит: «Да это папа, папа уезжает!» — и заплакала. Отца буквально вышвырнули из страны. Его вызвали в КГБ и поставили перед выбором: либо он покидает страну, либо отправляется с Сибирь. На сборы дали несколько дней — меньше недели!
В аэропорту все рыдали, и только бабушка Фанни Борисовна не пролила ни слезинки. Ее спросили почему, и она ответила: «Я не могу плакать, у меня слишком большое горе».
Из-за папы самолет в Вену задержали на два часа: вес его нательного креста и цепочки (папу в 72-м году крестил отец Александр Мень) превышал то количество золота, что разрешалось вывозить. Таможенники сказали: «Александр Аркадьевич, снимите, пожалуйста, крест!», а он: «Не сниму». — «Мы вас не выпустим». А он: «Я и не собираюсь никуда уезжать!».
Все пассажиры уже сидели в самолете, Ангелина Николаевна, вторая папина жена, заняла свое место, экипаж был готов взлететь, а в отделении таможенного досмотра продолжался спор. Обеспокоенные провожающие закинули туда Алика Мирзаяна (физика, поэта, композитора и теоретика бардовской песни. — Авт.), но его вышвырнули, как щенка. И тогда к таможенникам пошел академик Сахаров. Как только он переступил их порог, зазвонила «вертушка» и Андрей Дмитриевич услышал в трубке злой голос: «Да выпускайте его, выпускайте! Тут же иностранные корреспонденты. Что вы весь мир подняли на уши?».
— Александр Аркадьевич прожил в эмиграции всего три года. Ничто не предвещало трагедии?
— Летом 1976 года я последний раз говорила с ним по телефону — ему удалось позвонить в квартиру на Малой Бронной. Папа успокаивал бабушку: мол, наметились какие-то послабления и он надеется выбить ей разрешение приехать к нему, а меня, возможно, выпустят в качестве сопровождающей и дочери...
«ВОТ УЖЕ 35 ЛЕТ Я ДОКАЗЫВАЮ, ЧТО ПАПУ УБИЛИ»
Известно, что 15 декабря 1977 года Александр Аркадьевич, возвращаясь из парижского корпункта радио «Свобода», зашел в магазин и купил радиоантенну («Плохо прослушивалась Москва»). Накануне ему привезли стереокомбайн «Грюндиг»: магнитофон, телевизор и радиоприемник. «Ты не представляешь, какую музыку услышишь» — это были его последние слова, обращенные к жене, которая собиралась в магазин за сигаретами. Вернувшись через 15 минут, Ангелина Николаевна увидела мужа лежащим на полу с зажатой в кулаке антенной.
— По официальной версии, произошел несчастный случай, но я в это не верю и вот уже 35 лет доказываю, что папу убили. Как? Например, перебросили высокое напряжение к антенне: улица Маниль, где он жил, очень узенькая, в ширину машины, — там это сделать несложно.
Мне говорят: Галич ничего не смыслил в технике, потому вставил штекер антенны не в антенное гнездо, а в отверстие в задней стенке аппаратуры, коснувшись цепей высокого напряжения. А когда от удара током он упал, сжимая рукой усы антенны и упершись ногами в батарею, замкнув таким образом цепь, его слабое сердце не выдержало... Но я-то знаю, что у нас дома, в Москве, всегда была отличная радиоаппаратура, и отец с удовольствием в ней копался: собирал ее, разбирал. Он сам подключал внешнюю антенну к радиоле «Ригонда», по которой слушал Би-би-си и «Голос Америки».
Не забывайте, что в Париже невысокое бытовое напряжение — всего 127 вольт. На одном из вечеров памяти отца ко мне подошел профессор мединститута Маслов. Он считает, что такой ток не мог убить («тряхнуло бы немножко, и все»), а тем более — оставить обугленные полоски на руках.
— Вы пытались провести собственное расследование?
— Дважды: сначала своими силами, потом с НТВ, — но оба раза наталкивалась на глухое сопротивление. Я ведь впервые попала в Париж только в 91-м году, когда многие детали забылись, а свидетели не очень-то хотели ворошить прошлое. Моим первым более-менее четким источником была сотрудница радио «Свобода» из семьи русских эмигрантов послереволюционной волны Лидия Шубина. От нее я узнала, что папа был в халате (он по возвращении с работы принял ванну), что полиция почему-то не вызвала врачей-реаниматологов, а позвонила на «Свободу».
— Во время одного из вечеров в Центральном доме литераторов в 2003 году мне прислали записку: «Если вы хотите знать о причинах смерти вашего отца, позвоните мне». И номер телефона. Я воспользовалась предложением. А через день ко мне пришел человек, который, по его словам, в конце 70-х работал в одной из «заинтересованных организаций».
Он рассказал, что в то время Политбюро разделилось на два лагеря. «Ястребы» настаивали, что Александра Галича и Виктора Некрасова надо просто «убрать». «Голуби» же предлагали их вернуть в СССР, как в свое время поступили с Александром Куприным и Алексеем Толстым: мол, предложим им большие деньги, дадим хорошие квартиры, но при условии покаяния...
Выиграла вторая группировка, и во Францию в «творческую командировку», то есть с заданием уговорить Галича и Некрасова вернуться, поехал журналист-известинец Леонид Колосов (на самом деле он был сотрудником КГБ). Кстати, позднее эту информацию подтвердил и сам Колосов. В документальном фильме «Смерть изгнанника» он рассказал, как вышел из поезда на Западном вокзале Парижа и услышал: «Ты опоздал, Галича уже нет, а с одним Некрасовым дела иметь не стоит». После чего разведчик не нашел ничего лучшего, как встретиться с вдовой Ангелиной Николаевной и признаться ей в любви к песням Галича.
Итак, мой загадочный доброжелатель утверждал, что Высоцкий приходил к папе домой в день его смерти, пробыл у него совсем недолго. А когда дверь открылась, выпуская его, в квартиру вошли двое...
— С ума сойти! Почему же вы 10 лет молчали?
— Потому что эти сведения никем не подтверждены. Ну разве что косвенно. Как-то журнал «Крестьянка» опубликовал воспоминания художника Михаила Шемякина о том, как они с Высоцким напились и всю ночь куролесили в Париже, — больше этот рассказ с такими подробностями никогда не повторялся. У Шемякина тогда возникло ощущение, что его друг хотел забыться, отключиться. А на следующий день у того был последний концерт в Париже, во время которого ему сообщили о смерти Галича. Услышав горестную новость, Владимир Семенович так ударил по струнам, что они лопнули...
Вообще он ревниво относился к успеху отца у многих ценителей авторской песни. Ситуацию усугубляло то, что их постоянно сравнивали и оценки зачастую были не в пользу Высоцкого. Мне даже говорили, что когда Высоцкий приехал в Париж, русская община приняла его песни весьма прохладно и окрестила «Галичем для бедных». Высоцкого стали всячески превозносить именно после того, как папа был исключен из обоих творческих Союзов: писателей и кинематографистов... Он стал безумно популярен, считался чуть ли не всенародным героем...
Высоцкий никогда не выступал бесплатно — его высокие материи не интересовали, а Галич был бессребреником. Папа, даже когда ему перекрыли «кислород» и он вынужден был как «литературный негр» за копейки править чужие опусы, наотрез отказывался брать деньги за свои «домашники» (так называли его концерты в отличие от «квартирников», которые в 70-80-х устраивали рок-музыканты).
Поверьте, в отцовской маленькой квартирке была самая скромная обстановка. Единственная ценность — книги, которые он собирал с молодости. Часть из них перешла ему по наследству. Библиотека действительно была шикарной. Что-то он продал, пытаясь свести концы с концами, что-то осталось у меня.
Жена Ангелина настаивала на расследовании, поэтому отца 10 дней не хоронили. Потом руководство «Свободы» поставило вопрос ребром: «Если вы признаете смерть мужа несчастным случаем, мы будем считать ее гибелью при исполнении служебных обязанностей и назначим вам ежегодную ренту. Если будете упорствовать, не заплатим ни франка и из квартиры выселим». Ее фактически загнали в угол, и она подписала разрешение на похороны...
А в январе 78-го я приехала из Фрунзе в Москву. С поэтом Михаилом Львовским, который не отвернулся от папы, когда тот стал в писательских кругах изгоем, мы пошли на какой-то просмотр в Дом кино. Там меня отозвал в сторону Высоцкий, достал из машины фотографии с похорон отца и передал мне. «Только никому ни слова!» — попросил.
— Вы с вдовой Ангелиной Николаевной так никогда и не встретились?
— Нет. В 1976 году она погибла при очень странных обстоятельствах: якобы от непотушенной сигареты начало тлеть одеяло и она задохнулась вместе со своей собакой. Для меня остается загадкой, почему пес не выскочил на балкон, дверь на который была открыта, почему не поднял лай. Кстати, квартира от возгорания практически не пострадала, но из нее исчезли документы, рукописи, книги, которые время от времени всплывают на разных аукционах.
— Складывается впечатление, что кто-то очень не хотел вашей встречи с вдовой...
— Совершенно верно. Ей не позволили приехать в Союз даже на похороны дочери, меня не выпускали во Францию. О чем говорить, если я 11 лет не могла получить в Инюрколлегии и Красном Кресте свидетельство о смерти папы?
— Если вы правы и смерть вашего отца не была несчастным случаем, те, кто его убил, явно постарались замести следы. Вы думаете, мы когда-нибудь узнаем, как и почему погиб Александр Галич?
— Может быть, это произойдет через 15 лет, когда будет открыт доступ к эпикризу — медицинскому заключению о смерти папы. В парижском муниципалитете мне отказались его выдать, ссылаясь на то, что архивы засекречены на 50 лет. Увы, там работают очень сухие, соблюдающие букву закона люди, которые и шагу не сделают навстречу.
— Не уверена, что эмоциональные соотечественники лучше. Писатель Юрий Нагибин, который считал себя другом вашего отца, после его гибели в своих дневниках писал: «Что ни говори, но Саша спел свою песню. Ему сказочно повезло. Он был пижон, внешний человек с блеском и обаянием, актер до мозга костей, а сыграть ему пришлось почти что короля Лира... Если бы ему повезло с театром, если б его пьески шли, он плевал бы с высокой горы на всякие свободолюбивые затеи... Но ему сделали высокую судьбу... Он запел от тщеславной обиды, а выпелся в мировые менестрели».
— Бог Юрию Марковичу судья. Думаю, это была негодная попытка оправдаться в собственных глазах. Ведь друзья-«лирики» в отличие от «физиков» отвернулись от отца, когда на него обрушились гонения. Приятели, которые прежде радостно откликались на его клич: «Приходите, ребята! Сельдя заколем!», даже здороваться с ним перестали.
Хотя Варлам Шаламов, которому и посвящена песня «Облака», охотно ее слушал, бывая у нас. Он уважал папу.
— Меня неприятно кольнуло то, что респектабельный Нагибин в своей дневниковой записи назвал уже покойного Галича «человеком больным, надорванным пьянством, наркотиками, страшной Анькой»... Это черная зависть?
— А что же еще? Ему тоже хотелось мировой славы... Разумеется, отец никаким пьяницей не был, хотя выпить, как и все писатели, любил. А то, что он — наркоман, вообще полная чушь! Ему кололи морфий, когда у него один за другим пошли инфаркты (тогда врачи это практиковали, потому что пачка анальгина стоила 32 копейки, а ампула морфия — две копейки). В результате и впрямь появилась некая зависимость. Когда становилось невмоготу терпеть адскую боль, папа звонил медсестре, закрепленной за ним как за сердечником в больнице Литфонда, и та приходила сделать укольчик. Но его лечащий врач Ирина Балычева вовремя обратила на это внимание и вылечила отца.
Кстати, она же, папин ангел-хранитель, помогла, когда его, уже изгнанного отовсюду, пытались лишить последнего — жалкой пенсии по инвалидности в 54 рубля. В поликлинику Литфонда позвонили из компетентных органов и сказали: «Галичу справку о состоянии здоровья для ВТЭКа не выдавать. Отвечаете головой». Но Ирина Филипповна на это спокойно ответила: «А я уже выдала» — и выписала бумажку вчерашним числом.
— Алена Александровна! Понимаю, что «Родина-уродина» искалечила жизнь вашему отцу, его второй жене, вам... Но в эмиграции Александр Галич не раз говорил, что считает себя русским поэтом, временно живущим вдали от России. Он обещал: «Я вернусь...». Почему вы не хотите перевезти его прах из Франции в Россию?
— Никогда не разрешу этого сделать, потому что в нашей стране творится черт-те что. Папу потому и не издавали у нас на протяжении 15 лет, что стихи его по-прежнему актуальны. А коли так, он будет лежать на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа... Да, я редко бываю на его могиле, но он там в хорошей компании: рядом покоятся Иван Бунин, Зинаида Гиппиус, Марк Шагал, Виктор Некрасов, Андрей Тарковский...
AKI RAMA
