В спорах о возможностях революции в современной Беларуси или России у разных сторон есть по одному «непробиваемому» аргументу. Оптимисты говорят, что, если, мол, миллионы поднимутся, режим обязательно падет. Пессимисты же на это отвечают, что силы все равно не равны, и приводят известный стишок: «Все будет так, как мы хотим. // На случай разных бед // У нас есть пулемет „Максим“. // У вас „Максима“ нет». Оптимисты начинают горячиться: «Всех не перестреляешь!» Пессимисты на это спрашивают: «А кто захочет быть в первых рядах?»
Подобные непрофессиональные споры, как ни странно, довольно точно отражают научные представления о революциях. В качестве важнейших факторов, способствующих падению авторитарных режимов, обычно выделяют, во-первых, мобилизацию масс, а во-вторых, раскол элит.
Для того, чтобы собрать миллионы протестующих, нужно, чтобы режим всем осточертел. Обычно ненависть общества к автократам связана с падением уровня жизни, на фоне которого становится отчетливо видно, насколько власть безразлична к проблемам народа. Если большое число недовольных мобилизовать не удается, то режим спокойно существует, просто игнорируя протесты, как игнорирует их сегодня Путин в далеком Хабаровске.
Если же миллионы мобилизованы поблизости от резиденции правителя, то здесь в игру вступает такой фактор, как раскол элит. Пулеметов припасено много, но силовики могут сказать, что стрелять не станут, как сделал это 30 лет назад во время августовского путча 1991 года маршал Дмитрий Язов. Возможно, они откажутся стрелять из боязни нести впоследствии ответственность за убийства граждан. А возможно, просто потому что не захотят расстреливать собственный народ. Наконец, не исключено, что разные группы силовиков примут разные решения, и это их парализует. Ведь в такой ситуации часть «пулеметов» может оказаться на стороне восставших, и перспектива легкой расправы превратится в перспективу гражданской войны, которой «вояки» сами испугаются. Похоже, что-то в этом роде случилось в 2014 году в Киеве, и потому Виктор Янукович, почувствовавший себя беззащитным, внезапно сбежал.
Однако раскол элит вовсе не предопределен массовой мобилизацией. Они вполне могут остаться едины. Или же раскол может оказаться недостаточным для победы восставших, как получилось в Венесуэле при Николасе Мадуро. Тогда возникает патовая ситуация и решение вопроса начинает зависеть от трех других факторов, которые обычно упоминаются учеными при анализе революций. Если бы сработали первые два (мобилизация масс и раскол элит), про другие не стали бы и вспоминать. А так приходится. Похоже, ныне в Беларуси как раз подобная ситуация.
Первый из трех этих «запасных» факторов — наличие Великих идей, поднимающих массы. То есть идей, сулящих не просто победу над диктатором, а светлое будущее, ради которого не грех и пострадать. Если подобные идеи овладели миллионами, люди готовы будут сопротивляться диктату долгое время. Если же нет (как было в Москве и Санкт-Петербурге горячей зимой 2011—2012 годов), возбуждение сменяется апатией и протест затухает.
Хороший пример того, как идеи побеждают пулеметы, — Польша 1980-х. Множество поляков верили в то, что возвращение в Европу из-под диктата «старшего брата» принципиально изменит их жизнь. И люди готовы были сопротивляться целое десятилетие. Главной формой протеста стали длительные массовые забастовки, подрывающие экономическую базу режима. Против забастовок пулеметы бессильны, поскольку в этом случае надо не разгонять людей, а, наоборот, заставлять собираться на заводе и эффективно трудиться.
Тоталитарные режимы, конечно, способны и на это, но авторитарным трудно превратить всю страну в ГУЛАГ, поскольку такие радикальные трансформации сильно повышают вероятность раскола элит и, следовательно, новой волны активного революционного подъема. Во всяком случае Сталину для превращения страны в ГУЛАГ потребовалось уничтожить тысячи соратников, которые до этого уже ликвидировали тысячи оппонентов из других партий. В Польше 1980-х подобное оказалось невозможно. И в нынешней Беларуси — тоже.
Но почему забастовки так страшны для режима? Если они будут массовыми и длительными, то у него не останется ресурсов, чтобы подкармливать даже лояльную часть населения. Миллионы протестующих превратятся в десятки миллионов, и это резко повысит вероятность раскола элит, поскольку лишь немногие совсем «отмороженные» силовики готовы будут защищать диктатора в такой ситуации. Тем более что и их собственное материальное положение ухудшится.
Поэтому вторым (из трех оставшихся) фактором революции в исторической социологии называют финансовый кризис власти. Забастовки оставляют ее без налогов, и хотя деньги можно одалживать на финансовых рынках или просто печатать, уровень жизни со временем все равно резко упадет. Упорство забастовщиков пробьет защиту режима.
И наконец, последний важный фактор — международная поддержка революции. Это, конечно, не «печеньки», которые раздают на майданах добрые иностранцы. И не декларативные резолюции парламентов. Очень важно, сможет ли диктатор получать зарубежные кредиты и тем самым продлевать свое правление, изматывая забастовщиков. И не менее важно, смогут ли забастовщики получить помощь от своих сторонников в богатых странах для того, чтобы кормить семьи, покупать лекарства и нанимать адвокатов в случае ареста. А если авторитарный режим правит такой экономикой, которая сильно зависит от экспорта или импорта, то тогда становятся важны согласованные международные санкции.
Мы не можем предвидеть, как пойдет борьба в Беларуси. Может, завтра режим падет, а может, противостояние затянется надолго. Во втором случае именно те условия, о которых шла речь выше, определят успех или неудачу белорусской революции.
