8 декабря из исправительной колонии в Туле вышел на свободу Денис Луцкевич, который отсидел три с половиной года за участие в мирном митинге 6 мая 2012 года. Денис оказался на площади случайно — за компанию с однокурсниками, он никогда не был активистом. Он служил в морской пехоте, мечтал о карьере в ФСО. Его фотография, где он на Болотной площади с исполосованной дубинками спиной, стала символом жестокости полицейских. На третий день после освобождения Денис встретился с «Новой газетой» и рассказал, как изменились его взгляды.
— Я получаю сейчас удовольствие буквально от всего. Я понимаю, что так и должно быть, это и есть цивилизованный мир. Когда я вышел за забор колонии и увидел родных, я все равно не понял, что это уже воля, что все кончено, и теперь начнется новая жизнь. Вчера я проснулся в новой обстановке: на нормальной большой кровати — белые потолки, цветные стены. И ко мне пришло осознание: все, чувак, ты вышел, вся эта история позади, живи!
Забыть эти три года вряд ли получится. Я просто не буду об этом думать, я извлек из этого времени максимально полезный опыт. Там было много негатива, нехороших вещей, которые даже не хочется вспоминать. Я оставил это все там.Конечно, я бы хотел, чтобы этого не было. Конечно. Там нечего делать, это очень гиблое место.
В акции 6 мая я не участвовал, я был там как зритель. Я толком не понимал, что происходит в стране, у меня не было позиции ни гражданской, ни тем более политической. Если бы я тогда знал, что меня могут закрыть, никуда бы не пошел.
Я в Москву переехал в 17 лет — с Украины, там я окончил школу. Пошел в армию, потом очень хотел в Академию ФСО. Был какой-то патриотический порыв — особенно после участия в параде на Красной площади в День Победы. Но в академию меня не взяли. Решил не терять время и получить другое образование, выбрал культурологию.Поступил в Государственный университет гуманитарных наук. А там все — и студенты, и преподаватели — жили активной политической жизнью, все общение крутилось вокруг этих тем. Мне предложили: давай сходим, увидишь все своими глазами.
Это была моя первая и последняя акция.
Помню, 6 мая мы встретились с пацанами, девочками, преподавателями и выдвинулись от «Октябрьской». Все пошли в основной колонне, а я перед ней метрах в тридцати. Мне было интересно, как это все происходит. При сходе с Малого каменного моста увидел оцепление, за ним еще в несколько рядов стояли полицейские. Меня смутила одна вещь: первый ряд будто был готов уже к какому-то столкновению — они стояли, сцепившись руками, как будто на них толпа фанатов должна побежать. Я сам много раз стоял в таких оцеплениях, когда служил: на массовых мероприятиях, на праздниках. Поэтому знал: чтобы указать людям направление движения, достаточно пяти-шести человек на расстоянии полтора метра друг от друга. Люди сами поймут, что туда нельзя идти.
Я не стал зацикливаться, пошел к сцене — там пока ничего не происходило. Вернулся обратно — колонна остановилась. И начались стычки. Увидел, что менты скручивают без разбора, бьют, не рассматривая, кто попадается. Автозаки забивали, сразу же увозили. Менты стали выдавливать людей, те, кто был сзади колонны, не понимали — и все равно двигались вперед.
Я не ожидал таких действий от людей, представляющих власть, которые должны наоборот охранять правопорядок, а не беспредельничать. Я был в каком-то трансе: неужели они способны на такое? Я же думал, они крутые ребята, служат верой и правдой народу.В какой-то момент я вышел вперед всей толпы. Расставил руки в стороны, хотел отодвинуть людей назад, оградить их. Им оставалось только ждать, пока арестуют, выхода из этого хаоса не было.
Кто-то принес решетки: я тоже помогал их установить, чтобы не допустить соприкосновения с ментами. Никто не собирался дальше туда проходить или к Кремлю идти. Осознанно никто не хотел оказаться в этой мясорубке. Менты продавили эти решетки сами же, повалили их, побежали на всех нас.
Искусственно выталкивали людей назад к узкому проходу, который они создали для выхода. Но как десятки тысяч могут уйти сквозь это горлышко? Кто не успел, попались и оказались в ОВД. После очередной атаки полицейских, я отходил, был к ним спиной, за мной побежали. Сорвали рубашку, повалили на колени и начали избивать дубинками. Схватили за руки и за ноги и понесли в автозак. Вот и вся история моего ареста.
В шесть утра уже 7 мая в Склифе меня осмотрели и отпустили, я там объяснил всю ситуацию, но полицию почему-то вызывать не стали.
Мама приехала через два дня после митинга. Я носил одежду, полностью прикрывающую ссадины и гематомы. Я был весь избит: руки, ноги, спина. Но она увидела ссадину на ухе. Скрыть все равно не получилось.
Побои я уже снимал в Лобне, где живу. Написал заявление, потом от него отказался… Хотя сейчас уже не вспомню. Представляешь, я не помню, точно писал я его или нет! Я помню, что должен был, что собирался… Потом мне позвонили следователи, хотели вызвать для дачи показаний. Но я не поехал, сказал, что побои получил, упав с забора в парке. Я не знал, до чего это все доведет, просто не хотел иметь с ними общих дел. Подумал: хрен с ними!
Я думал, что все закончилось. Но 10 июня ко мне приехали. До семи утра обыскивали квартиру, забрали меня с собой. В час дня уже арестовали и увезли в изолятор. Думал, на день или на два задержат, недоразумение какое-то.
Даже когда избрали меру пресечения на два месяца, думал, напишут какие-то бумажки и вытащат меня отсюда. Мое сознание не могло воспринимать ту реальность, которую до меня доводили. Адвокат приезжал в СИЗО и говорил: это может затянуться на полгода, год. Я не верил: как это? Я же никому ничего плохого не сделал, может, меня с кем-то путают.Поверил в то, что это на самом деле происходит, только когда начался суд. Я никого из них не знал: ни подельников, ни участников, ни организаторов. Когда менты начали выступать на суде, последняя надежда иссякла. Неужели они способны так нагло врать, так поддакивать и подслуживать начальству?
На них обиды нет. Я понимал, что люди всеми способами держатся за места. Они больше никем себя не видят, вряд ли смогут реализовать себя в нормальной гражданской жизни. Обижаться на людей, которые не сформировались как личности, которые являются лишь инструментом воздействия, нельзя.
В колонии не было сложно в бытовом плане. Тяжело было из-за местного контингента.
Большинство людей оказываются на зоне либо по малолетке, поднявшись на взрослый режим, либо совершив мелкие преступления: наркотики, воровство, грабежи. У них узкое представление об окружающем мире, нет своего мнения. С ними бывает сложно находиться в одной обстановке. С людьми, с которыми мне было нормально общаться, жили в разных бараках.
Там действуют определенные правила жизни, все зеки по ним живут. Я же армию прошел — эти общества по сути своей схожи. Только в армии студенты, которые толком не сформировались как личности, а на зоне люди, которые, кажется, больше никогда не сформируются, они реализуют себя в зоновских ценностях.
Люди оттуда не выйдут нормальным — тюрьма не для этого. Находясь среди преступников, человек обучится мастерству новых преступлений — не больше. Только если человек сам отдаляет себя от этой зоновской жизни, не приспосабливается к этим правилам, остается собой, он выйдет, и срок останется просто плохим сном.
В тюрьме я со многими подружился и, надеюсь, буду продолжать общаться, когда они выйдут. Знаю, что они правильно живут, по правильным принципам. Они проверены этим испытанием, тоже сидят по выдуманным делам. Со мной всегда была только мама — никогда не предаст, не бросит, не забудет.
Третьи сутки на свободе. Словно всего этого не было. Когда меня арестовали, будто мир остановился. А я уехал куда-то отдыхать, ни в коем случае не в тюрьму. До сих пор не могу поверить в это и понять. Я жил до последнего с надеждой: если не реабилитируют, то как минимум отпустят, дадут условку. Окончательно разочаровался во всем — никакого правового государства, суды несвободны, зависят от решения сверху.
Пока хочу поучиться на экономическом. Понять, как действует финансовая система, как работает бизнес. Хочу быть бизнесменом, работать независимо ни от кого. Деньги не так важны, как сам процесс. Ситуация ухудшается, но я верю, что и здесь когда-нибудь можно будет заниматься своим делом.
Я остался тем же. Понимание несправедливости обострилось. Но я стал более хладнокровен и терпелив к этому: понимаю, что любое действие сейчас может привести за решетку. Я не чувствую особой решительности в себе: если пойму, что надо выйти на мирную акцию, ничто не остановит. На суд к Ване Непомнящих хочу сходить — так получилось, что наши истории теперь связаны.
Тяжело осознавать, что больше всего пострадала мама. Если бы можно было — я бы маму, своих стариков избавил от этой участи.
Источник
