"Ерофейчик…" - Илья Аронович Забежинский

"Ерофейчик…" - Илья Аронович Забежинский

Славика завербовали в КГБ.
Когда мы прослужили в учебке в разведчасти примерно месяц и все между собой разобрались на друзей и недругов, Славик, который был мне другом, пришел как-то вечером, сел в ногах у меня на кровати и заплакал.
У него было тонкое, немного женственное лицо. Тонкий с горбинкой нос, выдающиеся ключицы.
Скулы дрожали:
- Меня завербовали, - пролепетал он.
Он был младше меня на год и тоже окончил английскую школу, учился в медицинском. Когда я сдавал выпускные экзамены, все ленинградские газеты писали про то, что впервые делегация бельгийских школьников посетила Ленинград, а в ответ делегация ленинградских школьников – Брюссель. В эту ленинградскую делегацию собрали лучших, самых ответственных и с хорошим разговорным английским. Я помню, даже переживал немного, что оканчиваю школу раньше такого счастья, мог бы и я в Брюссель попасть. Так вот в эту делегацию попал Славик. Там он познакомился с бельгийской девушкой, подружился и, разумеется, влюбился. И она в него, соответственно. Потом они расстались и два года достаточно пылко переписывались, пока Славик, как и все студенты в то время, не загремел в армию, как говорила моя мама, под фанфары. И попал он со своим превосходным английским туда же, куда и я, в радиоразведку.
Ну а сегодня ему сказали явиться в штаб бригады в такой-то кабинет. Он долго сидел в коридоре. Весь истомился. Потом его пустили. Оказалось, к особисту. А особист посадил его в дальний темный угол комнаты, направил на него яркую лампу и сказал прямо:
- Знаете, Вячеслав, я лично целиком на Вашей стороне, но вот, что мне предоставило мое руководство, – и протянул ему пачку фотокопий его писем к бельгийской девушке и ее писем к нему за все два года, - А часть-то ведь у нас секретная, сами понимаете, и выходит по всему, что сюда Вы попали по ошибке. Связь у Вас, с иностранной гражданкой. К тому же вот и список книг антисоветского содержания, которые вы получали от нее за это время в бандеролях. Вот Мандельштам. Вот Женевская Библия. Вот много еще чего, да Вы и сами все знаете. Поэтому завтра Вы соберетесь и отправитесь на Новую Землю в стройбат. А там белые медведи, сослуживцы из Средней Азии и полярная ночь. И никакой нужды в английском языке…
- Ну и он, - рыдал Славик, - предложил подписать бумаги, что я буду сотрудничать и о неразглашении… И что я теперь должен буду писать отчеты и подписывать их «Ерофейчик», мой псевдоним, - Славик всхлипнул.

Я ничего ему не сказал. А что я мог сказать?

Мы продолжали дружить, но этой темы больше не касались. Новая армейская реальность вытесняла прочие заботы: зарядка, навыки заправки коек, умение подняться и одеться за 45 секунд, пробежки в противогазах, часы строевой подготовки…
По вечерам мы болтали. О доме, о поэзии, советскую власть поругивали, как и прежде.
А потом он подошел ко мне и говорит:
- Мне надо отчет писать.
Я уставился на него. Наверное, я думал, что это все было понарошку про «Ерофейчика».
- Не знаю, чего писать. Генка пару анекдотов политических рассказал. Художники Колька с Саввой, когда бюст Ленина подкрашивали, шутили про «хрена лысого». А Изюмов сказал, что без блата в университет хрен поступишь.
- Ты серьезно?
- Но ведь надо же что-то писать. А, может вместо пацанов про что-нибудь другое?
Он помолчал и поглядел мне в глаза:
- Помнишь, ты говорил, у тебя был знакомый, книжки тебе самиздатовские читать давал. Давай про него напишу, это получше «хрена лысого» будет.
- Что?
- А что? – закричал он, - Или на Новую Землю предлагаешь ехать? – посмотрел на меня, - Сам-то как бы поступил? Вот то-то и оно… А пацанам чего будет? Да ничего не будет. Ну, рассказал анекдот. Кто их сейчас не рассказывает. Подлость, конечно. Да ты и сам хорош, дал бы мне своего знакомого с книжками, и я про пацанов не стану писать. Ладно, придумаю что-нибудь.
И я снова забыл про этот разговор. Поток армейской жизни засасывал своей рутиной и не оставлял сил на детали. И мы все это время продолжали с ним общаться, как ни в чем не бывало. Он больше не приходил ко мне насчет отчетов, но мы, как и прежде, разговаривали, делились, вспоминали. Помню, как мы с ним пели в свободную минуту что-то из «Белого Альбома» Битлз. По-моему, из “Black bird”, сядем на бетонной завалинке, к теплой стенке казармы прислонимся. Солнце закатное светит через желтеющие березы. А мы выводим:

Blackbird singing in the dead of night…

- Да! Да! И там еще проигрыш такой на гитаре: бум-бум-бум.

А потом учебка кончилась, и нас направили в соседнюю казарму, то есть собственно, уже в боевую разведывательную часть.

Там нас рассадили на посты и мы слушали разговоры авиации НАТО. И нас со Славиком посадили на разные посты и в разные смены, и мы почти не пересекались. Когда он дежурил, я спал, когда, спал он, дежурил я. Но однажды его вместо моего напарника посадили в ту же самую смену и на тот же пост. То есть в кузове автомобиля он сидел за приемником, который у входа, а я – за тем, который в дальнем конце.
А я, надо сказать, во время боевого дежурства слушал не только переговоры НАТО. Я слушал еще и вражеские голоса. Я никому про это не рассказывал, с прежним моим напарником были у меня отношения спокойно-равнодушные. Поэтому сидишь просто в наушниках. В левом ухе у тебя одна из рабочих частот, там английский военно-транспортный самолет садится где-то в Тромсё в Норвегии, а в правом - «Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона».
И это было такое счастье. С восьми лет, то есть с тех пор, как мой отчим дядя Толя научил меня сквозь глушилки настраиваться на вражеские радиоволны, я слушал голоса. И хочу сказать, не столько сама советская власть, сколько непробиваемые ее глушилки воспитали во мне ненависть к этой самой советской власти. А тут такая удача, ведь зона, где мы несли дежурство, была свободной от наших радиопомех.
И тут Славика ко мне подсаживают. И я ему сразу же на первом же дежурстве:
- Славик, ты слышал, что по Би-Би-Си сказали?
- А по Свободе, знаешь, что говорят?
- Кстати, Немецкая волна…
И вдруг происходит следующее. Славик вскакивает и кричит мне:
- Немедленно это выключи! Выключи, я тебе сказал!
- Да, ты чего?! – у меня просто слов нет, - Ты же сам много лет слушал, сам же рассказывал.
- Я сказал, выключи! Сам слушай, что хочешь, а при мне не будешь. Ты понял!?! – и он просто лезет на меня с кулачками своими и чуть не плачет.
- Ну, ладно… - говорю.
Я опешил, конечно, и… опять за суетою службы забыл.
Славика снова на другой пост перевели, и мы опять не имели возможности общаться.
А потом, через пару месяцев, мне объявили вдруг, что меня и еще трех кочегаров переводят на Крайний Север. Как? За что? Почему меня и кочегаров? Не понятно.
Про это у меня есть целая история, как я по ошибке стал из разведчика ракетчиком, а кочекгары – операторами-морзянщиками и попали на Север. Одно оставалось загадкой, почему перевели туда именно меня. Почему кочегаров – понятно. Они лишь значились в разведбригаде специалистами, и их отгрузили в другую часть, как балласт. Тот же вопрос задавал мне мой комбат на Севере:
- Почему они тебя к нам скинули? Ведь я же не отдал бы ни за что хорошего специалиста. Ну, и ты у нас стал лучшим вычислителем, я бы тебя за миллион не отдал, так чем же ты им в разведке не угодил?
Я пожимал плечами.
Смутно что-то проклевывалось из того, как со мной сразу после моего приезда на Север беседовал начальник Особого отдела капитан Тишанский.
В полутемной комнате, где он сидел в кресле за столом с низко пригнутой металлической лампой, а я в дальнем от него углу на стуле, он спрашивал меня о маме, о школе, об институте, о службе в разведке. А потом вдруг, как бы между делом поправил лампу так, что она стала светить мне прямо в лицо, и все тем же скучающим голосом, как бы между прочим, спросил:
- Ну, а иностранные радиостанции любите слушать?
Мне это запомнилось.
Я, когда вспоминаю, что и как я ему на это ответил, припоминаю тут же сцену из фильма «Служебный роман».
Там, когда героя Басилашвили спрашивают:
- Ты в Женеве стриптиз видел?
Он таким петушком вскрикивает:
- Зачем мне это нужно?
Вот и я таким же петушком, кажется, вскричал:
- Зачем мне это нужно?! Никогда не слушал.
- Понятно, - так же равнодушно подвел итог особист капитан Тишанский, - Так и запишем «Никогда не слушал».
И убрал свет лампы с моего лица.

А Славика я встретил однажды после армии, в 1988 году. Он неожиданно позвонил мне домой и предложил увидеться.
- Пошли в «Риме» посидим, - так ленинградская молодежь называла кафе возле «Петроградской», в Поповском садике.
Мы встретились, обнялись. Он шутил, я тоже. Вспоминали учебку, разведку и общих знакомых. А потом он сказал:
- Слушай, «перестройка» на дворе. Столько стало разных неформальных объединений, люди встречаются, общаются, обсуждают, власть ругают. Ты никуда не ходишь? А то возьми меня с собой, мне интересно.
И тут вдруг меня пробила одна мысль. Знаете, так бывает, находит.
«Как он узнал мой домашний телефон? Ведь мама поменяла квартиру и переехала сюда за два месяца до моего возвращения из армии, а со Славиком мы не виделись уже больше года».
И я так в лоб его спрашиваю:
- Прости, что не в тему, слушай, а как ты узнал мой номер телефона?
А он, не задумываясь и не сморгнув, отвечает:
- Так мы же с тобой еще в армии обменивались номерами.
А я думаю:
«Эх, плохо вас готовят, хотя бы соврал, что узнал в справочном».
А он так уже немного настойчивей:
- Ну, так что? Знаешь какие-нибудь объединения? Людей интересных? Сходим? Познакомишь?
Ну, и я говорю:
- Да, в принципе… Знаю… Собираемся с друзьями.
- Да?
- Стихи читаем.
- Стихи?
- Ну, да, стихи.
- Как стихи? Где-то на квартире? У кого?
- Зачем на квартире? В Михайловском саду. Направо от входа, возле третьей скамейки. Приходи, кто хочешь, каждый вечер. Придешь?
Он замялся. Тонкое лицо его и нос, и ключицы изобразили даже некоторое страдание:
- Ну, я насчет стихов как-то… Не того… А вот, может, насчет политики? Если что-то будет, дашь знать?
- Только стихи.
Через некоторое время он простился и ушел. Я посмотрел на его тонкую, ломающуюся при каждом шаге спину и подумал:
- Ерофейчик…
С тех пор мы больше не встречались. Я женился, переезжал с квартиры на квартиру. Еще несколько раз он звонил мне, каждый раз на новый номер, предлагал увидеться. Но мне было все как-то недосуг. Откуда он узнает мои новые номера, я не спрашивал.

Илья Аронович Забежинский