Работа у Симы была тяжелая. Не работа - призвание. Сердечный труд, что ни каждому по плечу будет. А вот ей, Серафиме, по силам оказался...
Может, имя ангельское, родителями в свое время данное, тому поспособствовало, может, душа добрая, кем-то там свыше Симке определенная. Кто знает? Только как-то оказалась она однажды на пороге детского хосписа. Да так там и осталась. Рассудила, что все равно кто-то должен. Так почему не она?
Вот с тех пор и трудилась. Каждый день, с утра до вечера на посту своем была. То лисичкой, то зайчиком. А то и феей - волшебницей, с крыльями-парусами, каплями страз прозрачных усыпанными.
Иногда и ночами на работу выходила. Не артачилась. Мало ли когда маленькому человечку волшебства захочется. У них, у человечков этих, каждый час порою на счету был. Вот и чудила-колдовала в полутемных палатах. Колпак со звездами надевала, палочкой волшебной, из фольги скрученной, махала и говорила…
Много говорила. О жизни, о любви, о том, что небо синее-синее и с него кругляшки-звездочки иногда падают. И каждая такая - чудо! Только увидеть надо и желание успеть загадать!
И держала маленькие ручонки своими ладонями, к стеклу прижатыми. И смотрели вдвоем из окна палаты, задрав головы. И шептали. И вплетались в этот шепот слова родителей, за спиной ребенка своего гранитными скалами стоящих. И вот так, все вместе - верили.
Вопреки верили. До последнего. И даже потом, когда кроватку пустую санитарки перестилали… Все равно верили. Что где-то там… Счастливы.
Серафима эту веру изо всех сил поддерживала. И в подопечных своих маленьких, и в уставших, придавленных неподъемным горем родителях. И в себе, у очередной опустевшей кроватки кусочек сердца оставляющей. И все спрашивала себя - для чего? Зачем? На долго ли ее еще так хватит?
Но стоило только утром прозвонить будильнику - вскакивала. Альбомы, раскраски, игрушки, по пути домой накануне купленные, в сумку закидывала и шла. Спешила. Бежала даже. Будто смерть обогнать каждый раз пыталась. И все надеялась - а вдруг…
А потом в одну из палат Машеньку положили. Не ребенок - солнышко. Что ручки, что ножки - будто пыльцой золотой - веснушками усыпаны. Волосенки рыжие кудрявые облаком пушистым на голове распластались. И глазищи синие, большие. И уставшие не по годам...
Болезнь-то, она из кого хочешь старика раньше времени сделает. Вот и Машеньку- солнышко яркое, не пощадила. Быстро горела девочка. На дни счет шел. Сима из ее палаты почти и не выходила. Рисовала, лепила. Пела на разные голоса.
Мать поникшую, живого ребенка заранее похоронившую, в себя приводила. Отца сломленного, из семьи уйти решившего, одуматься заставила. Но больше всех, конечно, вокруг Машеньки вилась. Будто Земля вокруг Солнца крутилась, не давая последним искоркам теплым в рыжике маленьком угаснуть.
Доктора дежурные только и переглядывались удивленно - день за днем летели, а Машенька все жива. Даже выглядеть лучше прежнего стала. Видать, и впрямь ангелом-хранителем в лице Симы-Серафимы девочка обзавелась. Видать, и впрямь чудеса для детских душ существуют...
А в один из дней и вовсе невиданное случилось. Машенька с кровати своей сама встала. Без помощи! Обняла ручонками тонкими боявшуюся лишний вздох сделать Серафиму. Прижалась доверчиво и… шепотом попросила котеночка.
Того самого, рыженького, который в парке, хоспис окружающем, живет. Видела его, оказалось, когда в окно автомобиля по дороге сюда смотрела. Заприметила среди листвы опавшей. Да только сказать вот не успела. Запамятовала.
А сейчас вспомнила. Распереживалась, плечики хрупкие ходуном ходят. И кудряшки медные, вокруг головы облаком вьющиеся, поникли совсем. И даже глазенки синие, и те… от грусти потускнели будто.
Как в просьбе такой ребенку отказать? Как отнекаться? Вот и Сима не смогла. Не захотела отказывать. Собралась после смены, шарф потуже завязала и, щелкнув два раза фонариком, будто тайный какой сигнал подав, подмигнула Машеньке маленькой - Жди!
Вот только ни в первый, ни во второй день рыжий котенок не нашелся. Сима-Серафима весь парк не по разу обошла. Под каждый куст заглянула - нету. Уж было думать начала - не котенок, видение. Фантазия детская, замутненным от болезни сознанием выданная. И сказать бы Машеньке о том…
Да только верит девочка. Верит Симе волшебнице. Ждет каждый день, надеется и, то ли от надежды этой, то ли от другого чего, науке неизвестного, на поправку идет.
Потому и молчит Сима. Старается. Каждый день в парк злополучный упорно возвращается. Обходит тропинки дорожки, кис-кискает. Веточкой-прутиком по траве ведет, высматривает. Плачет, почти отчаявшись. Сомневается...
А перед глазами - Машенька. Маленькая, рыжая. Надеющаяся. В отличие от Симы взрослой, ни секунды ни сомневающаяся. И разве может Сима такую веру детскую предать? Может сдаться?
Кулаки вот сжать может, как оказалось. С ресниц слезы вместе с отчаянием смахнуть и, задрав голову к черному осеннему небу, попросить. От души попросить. От сердца. Не чуда, нет. Котенка. Маленького, рыжего. Того самого, из парка. Того, который девочке, на одной надежде держащейся, ох, как нужен…
А случается чудо. Одним днем случается. И котенок рыжий, испуганный, все это время в листве осенней от Серафимы прячущийся, находится, и у Машеньки кризис проходит. Домой рыжика-веснушку выписывают!
Сима собственноручно в кудряшки медные бант синий вплетает, и плачет впервые не у кровати. У окна плачет. Смотрит, как на заднем сидении автомобиля маленькая девочка к себе маленького котенка прижимает. Бережно, заботливо. Совсем по-взрослому.
И верит, что он ее теперь вместо нее, Симы-Серафимы, хранить будет. Маленький такой. И тоже рыжий. И расти вместе с Машенькой будет. И взрослеть...
И пусть бы не ушла болезнь, не закончилась. У этих двоих еще есть время. И надежда есть. А лекарство… лекарство для Машеньки тоже, однажды, придумают.
