"Расстрел" - Сергеи Лоико

В НОВОЙ РЕДАКЦИИ РОМАНА ВПЕРВЫЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ИСТОРИЯ ЖИЗНИ ОДНОГО ИЗ ГЛАВНЫХ ЗЛОДЕЕВ (Редакция Павла Матвеева) Вот маленький кусочек из этой части.

Человек со стеком соврал жителям Солегорска. Он не был ни Николаем, ни Ивановичем, ни тем более Смирновым. Его звали совершенно по-другому. Но своё подлинное имя он не мог — не имел права — сообщать кому бы то ни было на территории выполнения боевого задания. Задания, полученного им полтора месяца назад в только что оккупированном российскими войсками Крыму. В соответствии с этим заданием он получил новые фальшивые документы на имя Н. И. Смирнова, которые были у него изъяты перед переходом государственной границы с Украиной под Луганском, и новый оперативный позывной, способный навести трепет на любого впечатлительного или не особо интеллектуально развитого человека — Расстрел.

* * *

Георгий Андреевич Дыркин терпеть не мог, когда к нему обращались по имени-отчеству — и не только из-за того, что этот криптоним мог вызвать нежелательные для него ассоциации, но и (это было главным) потому, что ненавидел своего отца, чьё имя вынужден был носить на себе пожизненно — в виде паспортных и анкетных данных.
Отец, которого он никогда в жизни не видел, был, по его мнению, полным ничтожеством. Военным, чья служебная карьера не состоялась по причине его неподходящего для армии характера, говоря проще — не в меру развитого стремления к правдоискательству. Столкнувшись однажды с каким-то крупным воровством, капитан ВДВ Андрей Крылов начал писать рапорта по начальству, требуя призвать виновных к ответственности и восстановить в части справедливость. Ему дали понять, что он занимается не своим делом, поскольку в компетенцию ротного командира не входят такие вопросы, как обеспечение полка ГСМом и амуницией. Капитан полез в бутылку — и от ареста и трибунала по обвинению в гибели на учениях двоих солдат его роты, чьи парашюты не раскрылись по причине халатного отношения к вопросам воинской подготовки их командира, Крылова спасло только какое-то чудо, какими так богата была советская жизнь во всех её многообразных проявлениях в эпоху «нашего дорогого» Никиты Сергеевича. Крылова просто выгнали из армии. Оказавшись в двадцать восемь лет на гражданке, без профессии, десантник сначала запил, потом протрезвел — и превратился в халдея, став ресторанным официантом. Там же его через пару лет и ударили бутылкой по голове, когда он пытался разнять пьяную драку.
Георгий родился через два месяца после гибели отца. Мать, познакомившаяся с официантом Крыловым в том же ресторане, где он работал и где погиб, и расписавшаяся с ним — вследствие своего «интересного положения» — за полгода перед тем, как стать вдовой, ничего ему об отце не рассказывала. И фотографий его в доме не было. Замуж она больше так и не вышла, растила Жору одна, разрываясь между домом и работой — служила технологом по производству на швейной фабрике, так что проблем с тем, во что ребёнка одеть-обуть, не было. Отдавала сыну себя целиком, хотя прихотям его старалась не потакать: лишних денег в доме не водилось. Прихоти же у юного Георгия были ровно такие же, как и у подавляющего большинства его сверстников: он любил играть в войну и собирал игрушечных солдатиков — металлических и пластмассовых, продававшихся во множестве в магазинах «Детский мир». В школе его тоже сильнее всего привлекала история, и не просто история, а военная. Даты и места сражений со времён глубокой древности до наших дней отскакивали от его зубов, как шелуха от тыквенных семечек. Прочие школьные предметы, за исключением географии и литературы, давались ему с трудом, а ботанику и астрономию он откровенно презирал. Уже при переходе в девятый класс всем учителям было ясно, что он наверняка выберет профессию военного.
В шестнадцать лет, получая свой первый паспорт, Георгий Крылов взял девичью фамилию матери — и стал Георгием Андреевичем Дыркиным. Или — Гадом, как стали называть его годом позже сокурсники по военному училищу. Сначала он лез в драку, потом привык и перестал.

Воинская карьера лейтенанта Дыркина была похожа на тысячи прочих карьер таких же лейтенантов, как похожи друг на друга маленькие звёздочки на новеньких погонах, только что пришитых к кителю лейтенантскими руками.
Лейтенант Дыркин попал в армию из училища в тот момент, когда в «несокрушимой и легендарной» всё начало разваливаться — точно так же, как и в стране, которую она призвана была беречь и защищать. Набирала обороты горбачёвская Перестройка. Менялись приоритеты. Страна, ещё вчера именовавшаяся не иначе как «наиболее вероятным противником», сегодня называлась «нашим важным партнёром по поддержанию мировой стабильности», а завтра и вовсе могла превратиться в «стратегического союзника по борьбе с международным терроризмом». Дыркину это не нравилось, но его мнения никто не спрашивал. Особенно по военным вопросам.
Зато его начал привечать местный особняк — начальник особого отдела капитан Субботин. Заговаривая с юным лейтенантом на всякие-разные темы, лысоватый и очкастый капитан, которому по возрасту едва ли светило дотянуть до майора, проницательно вглядывался в его лицо сквозь круглые очки в стальной оправе — и было видно, что ответы Дыркина его удовлетворяют.

В один прекрасный момент взводного пригласили в штаб. И там неизвестный ему человек с майорскими погонами и ещё один, в скромном штатском костюме, в течение двух часов беседовали с ним на самые разные темы — от того, каким он видит своё будущее в Советской армии, до того, кто, по его мнению, победит на предстоящих президентских выборах в США. На второй вопрос Дыркин сразу же ответил, что победит Джордж Буш, поскольку это очевидно, а на первый — что готов сделать всё, лично от него зависящее, чтобы послужить родине в том качестве и на том месте, какое она для него посчитает наиболее подходящим и ему соответствующим.
Собеседники попрощались и ушли, пожелав ему всего хорошего и успехов в боевой подготовке. Через месяц командир полка протянул ему бумагу, из которой явствовало, что лейтенант Дыркин Г. А. приглашается для прохождения собеседования в Москву на предмет перевода его из Сухопутных войск в войска Комитета государственной безопасности СССР — дивизию имени Феликса Эдмундовича Дзержинского.
Это был шанс, которым он не имел права не воспользоваться.

Три года спустя, оказавшись после службы в дивизии Дзержинского на службе в здании на одноимённой площади, старший лейтенант Дыркин видел, прижав лицо к стеклу тёмного кабинета, как вопила и улюлюкала озверевшая толпа на площади, когда августовским вечером Железный Феликс, охваченный стальным тросом, с трудом, упираясь, оторвался от своего высокого пьедестала и медленно поплыл, влекомый краном, над головами беснующейся от радости биомассы. Толпа хотела броситься на штурм Лубянской цитадели — готовилась бить стёкла, ломать двери.
У него был только табельный ствол и две запасные обоймы. И не было приказа открывать огонь на поражение. Но приказ был ему не нужен. Он твёрдо знал: то, что творится в эти дни в стране, — антигосударственный мятеж, инспирированный иностранной агентурой и направляемый из-за океана. Поэтому без малейших колебаний готов был использовать двадцать три патрона по прямому назначению, а двадцать четвёртый — оставить для себя.
Стрелять, однако, так и не пришлось. Всё как-то рассосалось — само собой.
Потом всё пошло вкривь и вкось. Развалилась великая страна. С Кремля сняли красный флаг с серпом и молотом и водрузили царский триколор. Причём сначала перепутали и стали поднимать не той стороной, потом заметили, спустили, перевернули и стали поднимать снова.
Дыркин сидел в кресле пред экраном телевизора, наблюдал демонстрировавшуюся ему картину — и плакал. Плакал, сжимая кулаки — в бессильной ярости, как обычно пишут в таких случаях в романах.

В «лихие девяностые» Дыркина из КГБ выгнали.
Собственно, никакого КГБ уже не было. В эти смутные времена контора меняла вывески с завидным постоянством. То было АФБ, то МСБ, то и вовсе какое-то несуразное МБВД…Потом — ФСК и, наконец, ФСБ. Вот оттуда его и попросили. Под благовидным предлогом — сокращение штатов ввиду отсутствия финансирования. Страну трясло, как в лихорадке. Финансовый кризис стал перманентным, как несостоявшаяся мировая революция. Перед увольнением хотели дать майора, но ограничились выплатой тройного жалованья, а в виде вишенки на торте всучили почётную грамоту за подписью директора — какого-то не то Ковалёва, не то Барсукова, не то ещё какого-то. Директора в конторе менялись в те годы столь же часто, как и вывески.
Придя домой, Дыркин раскрыл папку с грамотой, посмотрел на подпись — «В. В. Путин», — вытащил лист, порвал на мелкие клочки и отнёс в сортир. Там медленно, по кусочку, побросал в унитаз, помочился сверху — и спустил воду.
Фамилию эту он запомнил навсегда...