Полжизни назад (а даже и больше, чем полжизни, пожалуй) бабушка Ревекка Абрамовна увидела в телевизоре поэта Межирова, читающего свое, уже хрестоматийное, «Я сплю, положив голову на Синявинские болота…»
А где-то в Синявинских болотах как раз и сгинул ее муж, мой дед Евсей. И она разволновалась надеждой узнать что-то.
Сгинул-то дед безмогильно: уже в 1958 году военком свозил бабушку в эти
проклятые места и показал, по ее словам, вместо могилы квадратный километр пространства: где-то здесь. Такое было месиво…
********
Читайте также:
********
И вот бабушка, знавшая о том, что я ошиваюсь вокруг редакций, спросила: а ты не найдешь его, не спросишь? Ну, вдруг он видел, знал? Синявинские болота большие, - но вдруг? И я нашел телефон Межирова и напросился к нему с фотографией деда.
Александр Петрович сокрушенно
покачал головой: нет. Не знал. Но, на правах внука старшего лейтенанта
Дозорцева, я провел после этого в доме поэта пару часов...
Хорошо,
что в те годы не было фейсбука. Сегодня бы я постучался в личку и
получил ответ через мировую сеть. А так: вот, вспомнил сейчас, и на
сердце вдруг тепло: я пил чай с Межировым! Я разговаривал с ним.
А то стихотворение - "Воспоминание о пехоте" - великое. Я перечитал его сейчас - оно стало еще мощнее за прошедшие десятилетия.
Вот оно.
....................
Пули, которые посланы мной, не возвращаются из полета,
Очереди пулемета режут под корень траву.
Я сплю, положив голову на Синявинские болота,
А ноги мои упираются в Ладогу и в Неву.
Я подымаю веки, лежу усталый и заспанный,
Слежу за костром неярким, ловлю исчезающий зной.
И когда я поворачиваюсь с правого бока на спину,
Синявинские болота хлюпают подо мной.
А когда я встаю и делаю шаг в атаку,
Ветер боя летит и свистит у меня в ушах.
И пятится фронт, и катится гром к рейхстагу,
Когда я делаю свой второй шаг.
И белый флаг вывешивают вражеские гарнизоны,
Складывают оружье, в сторону отходя.
И на мое плечо, на погон полевой зеленый,
Падают первые капли, майские капли дождя.
А я все дальше иду, минуя снарядов разрывы,
Перешагиваю моря и форсирую реки вброд.
Я на привале в Пильзене пену сдуваю с пива
И пепел с цигарки стряхиваю у Бранденбургских ворот.
А весна между тем крепчает, и хрипнут походные рации,
И, по фронтовым дорогам денно и нощно пыля,
Я требую у противника безоговорочной капитуляции,
Чтобы его знамена бросить к ногам Кремля.
Но, засыпая в полночь, я вдруг вспоминаю что-то.
Смежив тяжелые веки, вижу, как наяву:
Я сплю, положив под голову Синявинские болота,
А ноги мои упираются в Ладогу и в Неву.
