Поймал себя на мысли, что почти все, что читал в последнее время у украинских авторов, так или иначе связано с войной. Даже если война не присутствует в тексте напрямую, она обязательно где-то всплывает. Даже когда автор пишет что-то откровенно и демонстративно «не о войне», война все равно проступает четким контуром, правя авторский замысел – или, как минимум, деформируя.
В конце концов, ничего удивительного. Война оказалась той травмой, которая, по большому счету, определяет сегодня наше поведение, влияет на наши решения, на наши поступки, на нашу эмоциональность. Даже если мы ее не замечаем. Даже если делаем вид, что нас она не касается. Касается, конечно, касается. И будет касаться еще долго. Вот это разделение на своих и чужих – оно давно уже определяется не политикой. Оно определяется войной. Можно ли доверять случайному соседу в купе или автобусе, или это потенциальный враг? Можно ли быть откровенным в компании, или лучше придержать свою правду при себе? Стоит ли напрягаться, когда с тобой заговаривают о новости, или же все спокойно? Эта война выходит далеко за пределы линии фронта, касаясь и инфицируя всех вокруг. Понятное дело, что литература не может на это не реагировать. Было бы плохо, если бы не реагировала.
О войне пишут все. Бойцы и волонтеры, репортеры и активисты, поэты и депутаты. За четыре с половиной года появилась целая библиотека, посвященная украинско-российскому вооруженному противостоянию. Тогда, в начале, весной 14-го, появлялись в основном стихи, такие себе рефлексии прямого действия на увиденное или услышанное (чаще, правда, на услышанное или вычитанное у кого-то), потом – репортажи, дневниковые записи, посты в социальных сетях ‒ тексты, традиционно рассматриваемые вне «литературного формата». Парадоксально, но именно они, как представляется, составляют сегодня едва ли не самые интересные свидетельства и реакции на эту войну.
Об этом необходимо писать
Едва ли не самыми уместными являются такие свидетельства очевидцев, мгновенная фиксация, прямая речь, нередактируемая действительность
Романы, в конце концов, тоже начали появляться. Но, говоря по совести, наши романы о войне в большей мере написаны так, будто их начали писать еще до войны. А здесь и боевые действия, и новые сюжеты, и новые локации – и об этом необходимо писать, но пишется все это еще тем, довоенным языком. Опять же, критика, оценивая эту нашу новую литературу, посвященную событиям на Донбассе, пишет о ней тоже, по большому счету, довоенным языком, выдвигая критерии, кажущиеся не совсем уместными, и давая оценки, которые звучат, мягко говоря, не всегда адекватно. В конце концов, мы все отстаем от времени, отстаем от истории. Придумывая для себя при этом кучу объяснений и оправданий ‒ мол, о войне следует писать только после ее окончания, мол, нужна дистанция, чтобы говорить о таких глобальных вещах более объективно, мол, следует просто подождать. К счастью, далеко не все согласны ждать, фиксируя ход истории уже сегодня, делая отпечатки истории, пытаясь поймать этот странный и слабый ритм времени, ритм памяти. Кому-то это удается более убедительно, кому-то – менее, но что-то подсказывает, что мы по инерции не успеваем не только проговорить то, что сегодня является самым важным ‒ отчасти мы не успеваем услышать и прочесть даже то, что говорится.
Добавить свой голос в многоголосие
Собственно, о чем я. Недавно вышла книга об обороне Луганского аэропорта весной-летом 14-го. Книга-хроника, состоящая из воспоминаний, свидетельств, интервью и дневниковых записей десятков непосредственных участников тех событий ‒ украинских военных, волонтеров, священников ‒ тех, кто вряд ли сядет писать свой отдельный роман по всем законам жанра, но им есть что добавить к такой хронике, добавить свой голос к этому многоголосию, из которого создается важное и трагическое текстовое полотно. Мне вообще кажется, что наша нынешняя реальность глубже и убедительнее любого искусства. Литература просто не успевает за изменениями в воздухе. Мы, «мастера культуры», просто не знаем этого языка ‒ языка, на котором говорят на грани жизни и смерти. Ведь, как это ни прискорбно, но большинство наших представлений о выразительных возможностях литературы просто не даются к применению там, где речь идет о выразительных возможностях жизни. Оказалось, что попытки делать из войны «литературный материал» во многих случаях обречены на создание материала не слишком доброкачественного. Оказалось, что стилизация убивает очень важную вещь, вещь, в литературной среде, возможно, не самую популярную ‒ правдивость. И в этой ситуации едва ли не наиболее уместными являются именно такие «внелитературные», «внеформатные» способы проговаривания ‒ свидетельства очевидцев, мгновенная фиксация, прямая речь, нередактируемая действительность. Все то, что создает сегодня новую украинскую интонацию, в чем узнается новый украинский персонаж.
Нельзя делать вид, что ничего не было, если все произошло не так, как нам хотелось. Если тебе есть что сказать ‒ не нужно бояться говорить
И еще одно, о дистанции. События в Луганском аэропорту происходили четыре года назад. Для кого-то это, конечно, не дистанция, кто-то, возможно, ждет счастливого завершения всех этих драматических событий, которые с нами всеми происходят. Но перечитываешь эти воспоминания волонтеров и милиционеров – и понимаешь: это уже история. И это то, что многие из нас уже успели забыть. Хотя забывать это нельзя. Нельзя забывать, как все начиналось, если мы хотим, чтобы все счастливо завершилось. Нельзя делать вид, что ничего не было, если все произошло не так, как нам хотелось. История ‒ это не только то, что написано в учебнике. История, по большому счету, – это то, чем мы дышим. Если тебе есть что сказать ‒ не нужно бояться говорить. Гораздо хуже, если твою историю за тебя напишет кто-то другой. Выдержав дистанцию и дождавшись, когда умолкнут очевидцы ‒ те, кто видел все собственными глазами.
